#ночное_чтиво
LitPorn
Батя всегда жаловался на мой ебнутый перфекционизм.
На собеседовании это назвали талантом к мерчендайзингу.
В восемь лет моя пизанская башня из кружек и супниц в шкафу таки подкосилась и контузила мою кошку, осколками разлетевшись по полу.
В тринадцать меня выгнали из библиотеки после того, как я расставил все книги на полках по цветам, размерам и датам издания.
В восемнадцать я остался без девушки, по ее просьбе отсортировав ее подружек от самой красивой к самой страшненькой так, что она оказалась в самом хвосте.
В девятнадцать меня выставили из дома — неча взрослому парню под крылом родителей греться, да и матери порядком надоело, что я постоянно расставляю ее баночки на кухне в порядке заполненности. Денег не было, работы не было — но общага и родная пятерочка напротив дома приняли меня с распростертыми объятиями. Особенно последняя.
Для “ебнутого перфекциониста” любой продуктовый становился настоящим раем на земле, а когда за восемь часов в сутки в раю тебе еще и доплачивают, в жизни больше ничего и не хочется.
В первый же день я бросился к отделу овощей и фруктов, и вскоре сваленные в одну корзину томаты были перебраны по сортам, размерам и сроку годности, а китайские огурцы будто сами собой сложились в гигантскую дженгу — я бы сыграл, да руководство не оценило бы. Летал по магазину, раскладывал сырокопченые колбасы многослойным костром “звездочка”, возводил Эйфелевы башни из головок голландского сыра и организовывал песчаные барханы из нарезок моцареллы и пармезана. Рыбный прилавок представлял из себя одну цельную рыбину размером с завсегдатая-алкаша с пивным животом: плавники организованы из форели, жабры — из блестящей чешуей семги, глазом служила одинокая королевская креветка. Соки в разделе напитков ежечасно пересортировывались по цветам, алкогольные батальоны стройными рядами ждали своего часа, изредка выстреливая бутылочкой красного полусладкого или финнорда, шоколад и печенье выстраивали винтовую лестницу в небо, едва не упираясь в потолок.
И ничто не могло разрушить того вдохновения и счастья, что я испытывал, вправляя в Джомолунгму творожных сырков отсутствующий экземпляр.
Ничто, кроме нового начальства.
Не уволили, не пригрозили убавкой от заплаты. Достаточно было того, что Роман Амбросович, тучный казак лет сорока восьми, наш новый директор, молча провел меня по безлюдной продуктовой галерее, стреляя взглядом по пестрым полкам.
— Васенька, — он прочистил горло и уставился на меня, поигрывая банкой зеленого горошка в руке. — А вы знаете, что ваши труды не соответствуют правилам выкладки?
Я знал. Но признавать не хотел.
— Но предыдущее руководство…
— В прошлом.
— Роман Амбросович, но такая выкладка товара привлекает покупателей и вообще выгодна и…
— О, нет-нет, Васенька, вы меня неправильно поняли. Я не запрещаю вам баловаться, выкладывайте как хотите! Только вот если нагрянет проверка, выплачивать штрафы и отдуваться будете вы.
Зеленый горошек с грохотом опустился на полку. Роман Амбросович направился к выходу из магазина.
Разумеется, все это было только на словах. Каждый раз, когда я выставлял что-то, Роман Амбросович или кто-то из его подчинения как бы невзначай поправляли меня, советуя выставить продукт так, как указано правилами. Спорить мне не хотелось.
Через пару недель магазин вернулся к своему обычному виду.
Пятерочка посерела. Даже алый логотип, прорезающий однообразность спаленок, никак не мог этому противостоять. Полки пустели все медленнее, рабочих касс становилось все меньше, постоянные покупатели больше не останавливались у красочных стендов в упаковочными орнаментами, выбирая конфеты послаще и хлеб помягче. Магазин загибался, а вместе с ним и я. И оживать мне совершенно не хотелось.
Но потом мне пришлось.
Ранним утром она брала пакет гречки, три доширака и парочку шоколадных батончиков. Расплачивалась сбербанковской молодежной, иногда мелочью набирала полторы сотни. Я замечал ее и раньше, но обратил внимание лишь тогда, когда она подошла ко мне с вопросом “Куда пропали горы из круп?”
— Запретили так выкладывать, — стало слышно, как с нескольких сторон сразу недовольно шикают продавцы и консультанты.
— Жалко.
Хмыкнув, она развернулась и направилась к кассе. А я ее минуту не мог оторвать взгляд от черного каре и невероятно тонкой шеи. Со спины она напоминала отряхнувшегося воробья — искупался в песке и все перья взъерошены, — и была в этом некая абсолютно беспорядочная, но своя собственная прелесть. Заключалась она и в том, как она переступала то через одну, то через две плитки пола, брала три батончика вместо двух и обсчитывалась на кассе, выбирая пятидесятикопеечные монеты.
Через день я выложил краткое, но емкое “Ты милая” твиксами по марсу. Как ни странно, она заметила. Удивилась. Присмотрелась еще раз.
Оглядела зал, остановившись на мне. Улыбнулась.
И ускользнула куда-то за кассу.
Перебежал к шоколадкам, переложил их в обычный их вид. Обернулся на кассу, но она уже опустела. Ответа мне не последовало.
“Неужели не взаимно?” Весь день я словно на иголках просидел — точнее, простоял. Подолгу задумывался у стойки с мармеладками на развес, застывал возле полок с бичпакетами, запустив руку вглубь. Домой шел таким же — потерянным, но все еще на что-то надеющимся.
— Нет, вы только на это посмотрите! Вандализм, ничего больше не скажешь.
Толпа бабулек копошилась возле молодой осины. Приглядевшись, я понял, что там есть люди и более молодые.
— И как так только можно к природе относиться, ума не приложу…
На темной коре перочинным ножичком было вырезано “Ты тоже ничего!”
***
— Мы закрываемся через неделю. Будут свободные вакансии — вас спокойно переведут в другие магазины, нет — распрощаемся.
Роман Амбросович смачно высморкался в крахмальный платочек.
— Разумеется, это не значит, что вы должны херить работу и делать все как вам захочется. И к вам, товарищ мерчендайзер, — он злобно стрельнул глазами, — это тоже относится.
Послания я оставлял ежедневно, а она отвечала мне складывающимися в буквы засечками на деревьях и столбах и надписями перманентным маркером на магазинных стенах. Надя беспорядочно переезжала с место на место, снимала комнатушки в коммуналках и квартиры на двоих или троих, и давно уже съехала из дома напротив магазина, но продолжала забегать по утрам. Надя была младше меня на год и с учебой у нее все сразу не задалось — исключили прямо на первом курсе. Впрочем, это не особо ее заботило.
— Васенька, вы меня слышали?
— А?
— Никаких больше отклонений от правил. Иначе перевода на новую работу вам не видать. Понятно?
— Понятно.
— Тогда свободны.
Коллеги поднялись направились к выходу, тихонько переговариваясь.
— И да, — Роман Амбросович недобро усмехнулся, — спермотоксикоз, это, конечно, большая проблема, но девушки из магазина на вас все равно не купятся.
По залу пошли тихие смешки. Я спешно выскочил наружу.
Достал швейцарский ножик из кармана, в полумраке теплого майского вечера вывел на самой большой в примагазинной аллее березе:
“Меня увольняют”.
***
Глухая обида не отпустила и с утра. Хотелось Роману Амбросовичу назло выложить колбасными нарезками слово “МУДЛО”, но сил хватило лишь на то, чтобы менять местами черный гринфилд с зеленым. Посетителей прибавилось — пятидесятипроцентные скидки привлекали всех и каждого, — и работы становилось все больше. Правда, я усердно херил ее.
— Извините, я оплачу полную стоимость, только оставьте его здесь, пожалуйста…
— Девушка, у нас так не положено. Вы порезали кучу товара и один стеллаж по всему магазину. Либо вы его покупаете, либо мы идем разбираться с менеджером, а если не решим вопрос мирно — обратимся в полицию.
— Я же говорю, куплю, обязательно, только не убирайте…
— Надя?
Она оглянулась. Игнат, старший продавец сжимал ее руку, которой она вцепилась во все тот же перочинный ножик.
— Вася!
— Так вот твой предмет обожания? Хороша, нечего сказать… — продавец присвистнул.
— Нет, ну это уже совсем вандализм пошел. Отпусти ее.
— Пусть сначала заплатит!
— Отпусти, я сказал.
Я толкнул его в грудь, и тот отступил. На Надиных глазах уже выступали слезы.
— Ну и что ж ты такое творишь? Перебор ведь.
— Я думала, ты иначе не заметишь…
— Васенька, твоя подружка платить собирается или нет?
Я взглянул на Игната. Ничего, кроме похуизма вперемешку с глупой ухмылочкой, на его туповатой роже я больше не заметил.
— Знаешь, Игнат. — Я уперся рукой в стеллаж. — Да пошел ты нахуй.
Под удивленные возгласы с полупустых полок полетели роллтоны, дошираки, бигбоны и куча лапши “Красная цена”.
— Ты что творишь?! — Игнат выпучил глаза, рефлекторно нагнувшись за ближайшим бичпакетом. Покупатели недоуменно поглядывали на происходящее, но большого значения этому не придавали.
— Ты себе не представляешь, — я смахнул с верхней полки всю макфу и росмак, — как вы все меня достали.
— Роман Амбросович! — Игнату ничего не оставалось, как броситься в рабочие помещения за поддержкой.
Тут уж посетители занервничали. Кто-то двинулся к выходу. Надя с чуть заплаканным охуевшим лицом следила за тем, как я опрокидываю корзины с фруктами.
— А ты чего стоишь? Помогай давай!
— Полицию вызовите, кто-нибудь! У него нож, я видела!
— Караул, магазин разносят!
— Кого-то ранили? Тут есть врач?
— Никого не ранили, УСПОКОЙТЕСЬ, — тут уж Надя нашла в себе силы сказать хоть что-то, — расходитесь по домам, магазин закрывается.
Ее обезумевший вид с буханкой белого в одной руке и бутылкой беленькой в другой, с еще более, чем обычно, растрепанными волосами и измятой рубашке все-таки смог напугать покупателей, и вскоре магазин вовсе опустел. А пол покрылся запакованными кукурузными палочками и зефиром, сыром-косичкой и замороженной клюквой, и даже Роман Амбросович уже не пытался это остановить. Он просто стоял в дверях с телефоном у уха.
— На Патриотической, пять погром. Да, в Пятерочке. Да, вооруженное нападение. С перочинным ножом. Никого не убили. Нет, не трогали. Что значит “это не вооруженное нападение”?!
По полу катались колбасы в перевязке, скалки и туалетная бумага из отдела хозтоваров, скользили раскиданные помидоры и баклажаны, растекалось вино и пиво, а мы лежали посреди всего этого безобразия абсолютно счастливые в полнейшем хаосе.
— Это не вооруженное нападение, потому что стеллаж не живой!
— Да пошел ты нахуй, Васенька, — Роман Амбросович плюнул в нашу сторону и вышел из магазина.
— И вам того же!
Он вновь открыл дверь, даже не став заглядывать:
— Ебнутый.
И она наконец захлопнулась. До приезда полиции или просто так — знать нам было не дано.
— Нет, ну прав же, — Надя уверенно выводила что-то ножичком на зеленом яблоке, — такое устроить…
— Не я ведь первый принялся продукты в магазине кромсать.
— И что?
Она наконец протянула яблоко мне.
— Ага, ты бы еще “хуй” на нем написала, было бы еще оригинальнее.
Она почему-то засмеялась, хоть это и было совершенно не смешно, и я засмеялся в ответ.
— А у тебя пуговица оторвалась, — я поправил ее воротник, стараясь не пялиться на открывшееся моему взгляду декольте. Она усмехнулась.
— А я знаю.
И оторвала еще одну.
Меж бутылок, консервов и и мандаринов покатилось искромсанное зеленое яблоко с надписью “Е б н у т ы й”.
Слова “перфекционист” на нем больше не было.
